Отрывок из романа Михаила Булкаты “Седьмой поход Сослана Нарты».

1 июля 2017 Общество [версия для печати] [читать комментарии] [размер шрифта: a- | А+] [1955 просмотров]

Если бы один из верных сыновей Третьего мира Цанди хоть на миг освободился от воздействия молочного озера, он многого бы не простил себе. В первую очередь того, что благодаря ему в Третьем мире стал известен секрет изготовления пороха. Правда, после купания в молочном озере секрет этот забылся, но в одно прекрасное утро неожиданно всплыл в памяти, и Лагза с Дзацу ухватились за него мертвой хваткой. Цанди не помнил, что когда-то в другом мире он представлял знатную фамилию Каныкуаты и звали его Габатом. Здесь он был счастлив, его не тревожили заботы о прошлом, настоящем и будущем. Скажи ему кто-нибудь, что он вовсе не Цанди, а Габат Каныкуаты, он осмеял бы собеседника или, чего доброго, прикрикнул на него, дескать, укороти язык и не буди во мне ядовитых змей мысли. Не помнил Цанди и о том, что жил некогда в североосетинском селе Саниба, где у него была старая кузница, что за кусок хлеба он охотно ковал сельчанам мотыги, сошники, лемеха, серпы и разные другие инструменты. Что однажды после вторжения врагов в ущелья Осетии он потерял покой и стал закаливать мечи в собственном поту. Пронзительно пела наковальня.
Но раз с проселочной дороги его окликнул Саханджери Санаты и сказал: напрасно, мол, ты куешь мечи, пушки ими не остановить! Тогда Габат забросил в темный угол молоток со щипцами и пошел в Куртатинское ущелье. Целые день он лазил по скалам, изранил руки и изорвал штаны. Вечером усталый и измотанный Габат вернулся в Саниба и принес завернутые в кожаный фартук куски серы и белой, как соль, селитры. Куски он сложил на наковальне, мелко истолок, и к желтому, как айва, порошку подмешал древесного угля. Потом расстелил на земле фартук и провеял на нем порошок, на изготовление которого затратил всю ночь. Когда рассвело и восток загорелся цветом крови, Габат насыпал на наковальню щепотку порошка и ударил по ней молотком. От взрыва заложило уши, блеснувший огонь высветил темные уголки кузницы, и Габат вздохнул с облегчением: «Ну, враги Осетии, теперь вам несдобровать!» Габат был знатной фамилии, но отец его погиб в турецкую кампанию, а мать не смогла пережить его смерти. Наследство захватили жадные дядюшки и тетки, не оставив мальчику ничего.
Когда насильники подожгли Барзыкау, Лац, Хидикус и Уаласых, Габат взвалил на плечо переметную суму, полную пороха, вышел на проселочную дорогу и крикнул во весь голос: «Эй, жители Саниба! Если есть среди вас мужчины, достойные носить шапки, пусть выходят на бой с недругом! Насильник вторгся в наши ущелья и угрожает матерям и сестрам бесчестием! Так пусть не будет разницы между пастухом, кузнецом, плугарем и знатным барином! Обагрим наши мечи кровью врага, не дадим ему разрушить наши очаги!»
Нет, Цанди не помнил всего этого. И если б кто-нибудь сказал ему, что на зов никто не вышел, что от бессилия он откусил себе мизинец, бывший Габат не стал бы пересчитывать пальцы на руках. Моргая длинными ресницами, он ответил бы: «Я не выношу лишней болтовни, но скажу вам, что я верный сын Третьего мира, зовут меня Цанди, и я всегда был таким, каким вы меня видите!» Канули в Дзам-дзам те дни, когда он стоял на краю Саниба и бил в набат: «Эй вы, насильники! Не советую лезть на рожон! Против ваших пушек и ружей мы тоже кое-что выставим!» Как-то появился гонец из Кобана. Он покачивался от усталости на вороном коне и голосил: «Эй, Саниба! Простите меня за то, что не спешился и не поклонился вам, как требует того адат предков! Но сейчас нет времени! Вас призывает Хазби Алыккаты из Кобанского ущелья! В горы Осетии вторгся враг, поэтому всякий, кто носит шапку и может держать в руке саблю, пусть идет к устью двух рек!»
Габат ненавидел войну, от вида крови у него кружилась голова, зато ему нравилось косить росистую траву и наблюдать, как ровно она ложится под ноги. И еще – пахать и сеять, вдыхать свежий запах пашни, сидеть на пирах, прислушиваясь к словам старших. Он с удовольствием танцевал с девушками в кругу и любовался их плавной походкой, а старинные героические песни доводили его до слез. Да, Габат мечтал стать мужественным, хотя даже курицу не мог зарезать, но теперь все это было неважно. Враг был в горах Осетии, и позор Рекомской святыне и Саниба, равнодушно взирающему на стонущих матерей и поднявшему рог вместо меча! Жители Саниба пили в честь Рекома горькую араку, а Габат с кожаным мешком, полным пороха, шел туда, откуда Хазби призывал осетин на войну…
Цанди не спеша раздувал горн. Он смотрел на огонь глазами змеи, и сознание его было спокойным. Эй, Цанди, а что, если бы ты вспомнил, как в кузне села Саниба одним ударом молотка взорвал порох на наковальне – аж стены задрожали от грохота! Вспомнил о том, как с кожаным мешком наперевес бежал к устью двух рек! И еще о том, что у Хазби Алыккаты вместе с тобой стало двенадцать воинов! Тогда ты ни на кого не обиделся и словом никого не упрекнул. Раз уж Санибская община не явилась по тревоге, иного выхода не было, кроме как вместе с Хазби и десятью другими смельчаками спасать Осетию! И вы встретили войска Апхазова у собственного порога… Откуда тебе помнить минуту, когда припавший щекой к прикладу Хазби целился во врага и спрашивал тебя, почему, мол, явился один, неужто в Санибской общине нет больше мужчин? А ты отвечал, смутившись, что один-то ты один, но в тебе благодать и отвага всего села Саниба.
Вы прижались к глинистой земле за холмиком, поросшим чертополохом, и слушали ржание коней, впряженных в фургоны, да грохот колес. Когда войско генерала Апхазова хлынуло к берегу реки и вся округа посерела от шинелей, ты подполз к Хазби и сказал ему: «Хазби, помнишь, как мы состязались в стрельбе на празднике Рекома и никто из нас не мог победить? Давай возобновим наше состязание, и пусть ведущим в танцевальном кругу станет тот, кто окажется самым метким!»
А потом вы остались вдвоем против целой армии. Хазби ополз убитых друзей, вцепившихся ногтями в родную землю, еле перевернул их навзничь и, убедившись в том, что они мертвы, расхохотался как сумасшедший: «Эй, Ирыстон! Несгибаемы твои сыновья, ты можешь на них положиться!»
Соратники-то у вас погибли, да и порох кончился, и Хазби, заметив крадущихся берегом реки апхазовцев, сказал: «Парень из Саниба, раз уж кончился порох, то мы пойдем вброд и будем драться на саблях!» Ты зажал ладонями разодранный осколком бок и стиснул зубы, чтобы продлить последний выдох. А Хазби подполз к тебе, приблизил лицо и прошептал горячим шепотом: «Парень из Саниба, ты и твой мешок и на самом деле заменили всю общину! Но знаешь, что я тебе скажу: раз уж дело дошло до того, что ты пока не можешь идти врукопашную, я пойду без тебя! Только как тебя оставить одного?»
Ты оглядел убитых парней и улыбнулся, дескать, разве я один, посмотри, рядом десять витязей! Потом привстал, задрал голову к небу Кобана, улыбнулся еще раз и сказал: «Хазби, брат мой, если до рукопашной у тебя есть немного времени, то давай споем назло врагу!» Потрясенный Хазби отвел глаза и посмотрел на парней, лежавших лицом вверх, которые тоже глядели в синее небо. И когда он повернулся к тебе, ты заметил слезу, сползающую по присохшей к скуле крови. «Парень из Саниба! По-твоему, Осетия, постоянно находясь меж двух огней, разучилась петь?» Он плюнул на врагов, припал щетинистой щекой к прикладу ружья и хрипло затянул:
Ой, Кобан!
Ты взнуздал свое ущелье черными тучами
так, что тревожный клич присох к твоим устам.
В черный день община Саниба надела как шапку
совести Благодать и Славу Рекома!
Ты старался подпевать, но к горлу подкатил ком, и звуки песни просеивались как ячменные зерна сквозь сито. С каждым выдохом уходили последние силы, и не было спасения. А враг застыл, и прекратилась стрельба, и перестали грохотать пушки. Река смывала рыхлые комья перерытой взрывами земли, и в синем небе Кобана кричал орел. Ты же лежал ничком и думал: Господи, если бы из раны не уходила жизнь, я бы смог потушить огонь войны!
Хотя Реком и принял молитву молящихся,
Но спасителем своей паствы никогда не станет.
И не видит он, как за измученный Ирыстон
жертвует собой Хазби Алыккаты.
Хазби придвинул лицо совсем близко, и когда оторвал свои окровавленные губы, ты догадался, что и у тебя лицо было окровавленное, но на этот раз крови не испугался. Одним ударом о дерево он разнес в щепки ненужное ружье, обнажил саблю и сказал: «Парень из Саниба, коли так, я пойду на врага один, и если кто-нибудь посмеет даже заикнуться о том, что на тревожный клич Хазби Алыккаты Санибская община не обратила внимания, я вернусь с того света и потребую ответа!»

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.