Тамерлан Тадтаев: Мои рассказы о ребятах, которые защищали наш город в огненные 90-е,

19 мая 2009 Культура [версия для печати] [читать комментарии] [размер шрифта: a- | А+] [8233 просмотра]

о ребятах, которых незаслуженно подзабыли, о ребятах, без которых сегодняшнего дня, возможно, не было бы…

С первого взгляда он производит впечатление человека странноватого, такого, про которых в шутку говорят «ушел в себя и не вернулся». Однако, в разговоре он оказался человеком благожелательным, с чувством юмора и собственной точкой зрения на многие вещи. Он – седой очкарик, как сам однажды написал про себя – автор первых, и пока единственных, художественных произведений о военном Цхинвале, о защитниках города и врагах, о войне и ее героях. Находясь на литературном поприще немногим более малого, он успел стать лауреатом нескольких премий, стипендиатом различных литературных фондов. Его рассказы печатаются во многих изданиях в нашей республике и далеко за ее пределами. Его имя – Тамерлан Тадтаев, и сегодня он наш собеседник.

– Начнем с самого начала. В детстве проявлялись какие-то таланты?

– Проявлений каких-либо талантов за мной замечено не было. Я был самым обычным цхинвальским ребенком из рабочей семьи, и хорошим и плохим одновременно. Отец часто уезжал в другие города на, так называемую, «шабашку», мать была медсестрой и нередко уходила на дежурства, вследствие чего я был полностью предоставлен самому себе. Так и развивался. В школе был двоечником и хулиганом, учился плохо, систематически пропускал занятия, в общем, классический плохиш, никаких творческих побуждений. Бывает ведь, дети в школе стихи сочиняют и прочее, но это совсем не про меня юного.
При всем, при этом, я очень любил классическую литературу. Лермонтова, Пушкиным зачитывался. Гоголь, Салтыков-Щедрин... Из зарубежных авторов мне нравились Дюма и Анатоль Франс. Вне школы же занимался борьбой, и вроде неплохо боролся, однако имел проблемы со здоровьем (слабое сердце), поэтому, эту затею пришлось оставить. Я, честно говоря, раньше, вообще, думал, что доживу от силы до 35 лет, так что, вот уже семь лет я, можно сказать, кайфую… (улыбается)
Если же говорить о творческой наследственности, то из всей моей родни, только один человек имел отношение к искусству. Дядя, брат матери, Хазби Ходов, был поэтом, он погиб в 1941 году, когда ему было 19 лет. Но, несмотря на юный возраст, все же успел написать книгу.

– Как так получилось, что ты, в сорок лет, вдруг обнаружил в себе писательский талант?

– Увы, это очень банальная история. В последние годы, я работал в таможне, зарабатывал какие-то деньги, и все было бы ничего, но меня вдруг сократили. Естественно, стало обидно за себя, я считал, что немало сделал для своей Родины, воевал, работал безвозмездно, принимал участие в создании и становлении той же самой таможни. От обиды (!), я стал писать рассказы, поначалу мне даже стало казаться, что я сошел с ума, и это надо скрывать. Я уже стал подавлять в себе это начинание, но вдруг, совершенно случайно, познакомился во Владикавказе с писателем Стасом Хариным. (С ним меня познакомил Алан Цхурбаев, мой первый поверенный и первый читатель). Я ему стыдливо показал свои рассказы, и, к моему великому изумлению, он отозвался о них весьма лестно, и активно поддержал меня в моих начинаниях. Дальше, как говорится, пошло-поехало, и через некоторое время, в журнале «Вайнах», сильно попорченный (отредактированный), появился мой первый рассказ.
Тема рассказов, изначально, была предопределена. Война и те ребята, которые защищали наш город. Парпат, Колорадо и другие. Именно период огненных 90-х. Мне кажется, что их сегодня незаслуженно подзабыли, и я считал себя обязанным про них написать. Долгое время я был с ребятами того поколения в одной упряжке, вместе воевали, и мне очень обидно за них. Ведь без их подвига, без их безудержной отваги и порой запредельного героизма, многим из которых это стоило жизни, сегодняшнего дня, возможно, и не было бы. Даже проспект Алана Джиоева до сих пор все называют улицей Ленина, а этот человек, кто бы про него, что не говорил, был одним из тех, благодаря которым Цхинвал выстоял, сумел спастись. Парпат был великий организатор, умелый воин и, в некоторой степени, мудрый дипломат. Во время боя, вокруг него создавалась такая аура, что те, кто были рядом с ним напрочь забывали о своих страхах. Очень смелый и мужественный человек. Впрочем, как и его братья.
Возможно, они в чем-то ошибались, возможно, иногда, сильно. Время было военное, надо было где-то доставать оружие, боеприпасы. Все это стоило денег, и денег немалых, и их приходилось доставать, иногда методами не совсем законными. На тот момент, порой, по-другому и не получалось. Это сейчас, живя в относительно мирное время, легко кого-то осуждать, как говорится, постфактумом. Но надо было жить в те годы. Были и другие, не менее заслуженные ребята. Валера Хубулов, Андрей Козаев и многие другие. Я преклоняюсь перед этими людьми, и думаю, что этих ребят нам послал Бог, чтобы мы выжили, чтобы мы спаслись…

– Про реальных людей ты пишешь правдиво. Но у тебя много и вымышленных персонажей…

– Я бы назвал их не вымышленными персонажами, а собирательными образами. Возьмем того же Хряка. В нем и геройство, и простота, и своенравие, и толика наглости. Все эти качества, в той или иной мере, присущи нашим, цхинвальским ребятам. Кстати, из-за того, что я назвал его Хряком, в свое время меня даже не хотели печатать в журнале «Дарьял», говорили, что герой должен носить осетинское имя. Но я хотел, чтобы имя было больше цхинвальское, чем даже осетинское. В итоге, получилась такая кличка, как у нас говорят…
Мне кажется, что, читая про Хряка, человек очень живо представляет себе его образ. Образ совсем не приукрашенный, и, в некоторой степени, даже отталкивающий. К сожалению, война, холод и голод к лицу далеко не всем. Я описал Цхинвал таким, каким он был тогда. Было много хорошего, много героизма, но было и много плохого, недостойного.
Я даже не говорю об убийствах и мародерстве. К примеру, все мы хорошо помним, как летом 1992 года грузины заняли стратегически очень важную высоту на подступе к городу, которую мы в просторечии называем ТЭК. Высота настолько важная, что та армия, которая ее контролирует, можно сказать, контролирует весь ход боевых действий. Естественно, ТЭК надо было отбивать, каким-нибудь образом, и, в скором времени, на его подступах собрались ребята и те, кого тогда называли полевыми командирами, посовещались и решили идти в лоб, по трассе. Решение было спорное, но, после некоторых препирательств, было принято, а когда, через некоторое время, мы пошли на штурм, все получилось… не совсем удачно. В общем, были потери среди бойцов отрядов, и после того как мы вернулись, несколько полевых командиров, на этой почве, разругались и чуть было не перестреляли друг друга. В результате, в самый опасный момент войны 1992 года, некоторые наши отряды перестали активно взаимодействовать друг с другом, что, естественно, было на руку врагу. Это ли не головотяпство наше?

– В своих рассказах ты предстаешь достаточно циничным и жестоким человеком. А какой ты на самом деле, в реальной жизни?

– Не знаю, возможно, такой же, как и в книге, со стороны виднее. Но я уверен, что мир спасет доброта, а не оружие. Нельзя найти счастье, убивая и унижая других людей. Единственное, что я желаю своему городу, это свободы и спокойного сна его граждан.

– Насколько мне известно, про 08.08.08 у тебя тоже есть рассказ…

– Да, рассказ «Добровольцы», он вошел в сборник «Отступник», который сейчас готовится к выходу в родном Цхинвале, под грифом Министерства культуры. Кроме этого, есть уже готовый, но еще не отредактированный рассказ «Судный день». Я его сейчас дорабатываю и, думаю, в скором времени, он найдет своего читателя.
В рассказе «Добровольцы», все описано именно так, как происходило на самом деле, кроме того, что в конце добровольцы погибают. С нами были добровольцы из Сунжи и они действительно могли погибнуть, но, как говорится, Бог миловал. Были еще два молодых милиционера, не помню их имен, но ребята были смелые и разумные. Мендик Кокоев, молодой парень, девятнадцати лет, показал в те дни отвагу и храбрость достойную восхищения. С его помощью, девятого августа, мы сумели вытащить раненого, казалось бы, из под безнадежного обстрела, оказали ему первую помощь и тут нас снова начал накрывать «Град». Мы уже думали, что сейчас и раненого потеряем и сами погибнем, но все же успели доставить его в больницу, и парень выжил. С теми же ребятами, восьмого августа, мы, под обстрелом, сумели вывезти из пекарни хлеб, и, под обстрелом же, раздавали его по подвалам, до которых могли добраться. В общем, замаливали свои грехи, как могли...
Когда сейчас вспоминаю об этом, кажется, что это было не в реальности, но, увы, это было реально, страшно реально. После пяти дней августа, очень долго не проходила какая-то нечеловеческая усталость, очень долго не было ощущения спокойствия и безопасности, хотя умом я понимал, что все позади, и русские солдаты давно уже с нами. Огромная им благодарность, если бы не они, мы бы не сдержали третий натиск, это как пить дать.
– В твоем творчестве много, скажем так, скабрезности. Это для тебя нормально или это некая сенсационность?
– Я скажу так: я перевожу с кударского на русский. Я, как и многие, сам по себе иногда сквернослов, а уж на войне, чего греха таить, крепких словечек услышишь больше, чем каких-либо других. Я читал некоторых писателей, нобелевских лауреатов, и мой язык, в этом плане, по сравнению с ними, детский лепет.
Многие считают мои рассказы патриотикой, и такие слова их коробят. (От некоторых «патриотов» у меня волосы дыбом встают!!). Патриотизм в моих рассказах очень простой. Что-то заставляет ребят брать в руки оружие и идти на смерть, защищая свою Родину, вот вам и патриотизм в чистом виде, без всякого пафоса. Я же сам называю свое творчество просто цхивальскими рассказами.
Однако, меня нещадно редактируют в связи с этой стороной моего творчества, и в новых книгах вы этого, скорее всего, уже не прочтете.
Вообще, с военной тематикой, я видимо, буду расставаться. Сейчас заканчиваю рассказ «Неформал», пишу о том, как грузинские неформалы во время первой войны вели себя между собой. Начал я его очень давно, он долго пролежал на полке, сейчас к нему вернулся, докончу его и на этом, видимо, тема войны для меня будет закрыта.
– Чем сейчас занят? Работы много?
– Хватает. Сейчас пишу стихи верлибры, такое направление в поэзии, свободный стих. Пока получается. Прозу, конечно же, я не забросил, сюжетов много, я над ними работаю. Думаю, что в ближайшее время выйдет много нового.
Пользуясь случаем, через вашу газету, я хотел бы выразить благодарность людям, принимавшим участие в становлении меня, как писателя. Поблагодарить Шамбу Тараса Мироновича, который помог мне издать одну из книг – подарочный вариант. Книга эта не продается, я ее только преподношу в качестве подарка. Еще хотел бы поблагодарить человека, который уволил меня с рабочего места, и в сорок лет(!), благодаря кому, можно сказать, я нашел себя в творчестве. Большая благодарность так же министру культуры РЮО Тамерлану Дзудцову. С его финансовой помощью я смог попасть на несколько форумов, где почерпнул для себя очень много нового, в том числе и полезные знакомства в писательской среде…
Я бы, так же, хотел сказать простое человеческое спасибо всем читателям, которые без лишнего скептицизма, благожелательно относятся ко всем литературным начинаниям молодых осетин, пусть иногда неуклюжим, но, почти всегда, искренним и талантливым…
– Какой бы ты хотел видеть литературную Осетию в будущем?
– Я бы хотел, чтобы писали и другие авторы. У них, безусловно, другое видение всех событий и другой литературный язык. Думаю, что такие люди найдутся в ближайшем будущем, главное, не забыть их вовремя поощрить. Культура, вообще, должна поощряться в первую очередь. Без развитой культуры и искусства никакого самосознания у народа быть не может.

ИЗ ДОСЬЕ «РЕСПУБЛИКИ»

Тадтаев Тамерлан Хазбиевич. Родился в 1966 г. в г. Цхинвал. Окончил цхинвальскую среднюю школу №10, цхинвальское художественное училище им. М. Туганова. Член Союза писателей Москвы. Лауреат премии журнала «Нева» за лучшую публикацию 2008 г. Второй лауреат Русской премии в малой прозе. Стипендиат фонда Филатова. Рассказы Т. Тадтаева публиковались в журналах «Бельские просторы», «Нева», «Вайнах», «Дарьял», газетах «Республика», «Литературная Россия» и др. изданиях.
Участник грузино-осетинской, грузино-абхазской войны и осетино-ингушского конфликта. Был ранен в боях. Награжден медалью «Защитник Отечества».

Инал Тибилов
Юго-осетинская газета «Республика»

ДРУГ ДЕТСТВА

Под грифом рубрики «Листая старую тетрадь», мы продолжаем публикацию рассказов молодого юго-осетинского писателя, очевидца и участника грузино-осетинского конфликта Тамерлана Тадтаева, повествующих о начале борьбы нашего народа за свою независимость. В рассказах, в основном, охвачено время войны 1989-1992 годов. Напоминаем, что в настоящее время министерством культуры РЮО готовится к выпуску сборник рассказов Т. Тадтаева.

Алан развалился на диване в углу небольшой комнаты, оклеенной розовыми обоями. Затылок его покоился на ладонях закинутых назад рук, а лицо в насмешливой улыбке было обращено к Хряку. Тот сидел на табуретке у окна напротив Алана и, прильнув к оптическому прицелу своей винтовки, замер, как охотник в ожидании добычи…
– Твои глаза скоро станут зеленые, столько ты смотришь на этот лес, – говорил Алан. – Ты, наверно, чем-то досадил Парпату, и он в отместку подарил тебе этот «СВД». Ты не замечаешь, что стал маньяком, а, Хряк? И взгляд у тебя стал каким-то ненормальным. Положим, ты и раньше не отличался умом, но сейчас ты переплюнул самого себя. Сколько насечек у тебя на прикладе, а, Хряк?
Но Хряк сидел и молчал как истукан.
– Слушай, может, тебя из леса грузин загипнотизировал, а? – не унимался Алан. – Подай голос, если ты и вправду не под гипнозом, а то мне страшно. Ведь я ни хрена не вижу отсюда, а они между тем крадутся к этому дому, будь он неладен. Который день мы тут торчим, вместо того чтоб пойти на речку и полежать на горячих камнях… На улице солнце, а здесь даже в такой жаркий день сыро и холодно. Если б не эта вонючая арака, я бы умер от холода. Но она тоже закончилась, как и все хорошее, что было в этом проклятом доме. Есть, конечно, вино, но оно такое кислое; хотя, говорят, что на халяву и уксус сладкий…
– Слушай, заткнись, а, пока я не вырезал насечку на своем прикладе по твою душу, – прохрипел Хряк. – Тсс... В окопе вроде задвигались... Рот свой закрой… тише, тебе говорю… Ай уа мады, куын-нж фжбырат! (Мать вашу, если не ускользнете!) – заорал он, вздрагивая при каждом выстреле своей винтовки и еще сильнее прижимаясь к ее прикладу. Алан на какое-то время умолк, но когда ему в лицо попала горячая дымящаяся гильза, он снова заговорил:
– Вот так всегда. Хряк стреляет, а на меня гильзы сыпятся.
– Дай мне нож, слышишь? Нож где? Двоих завалил, третьего задел! Вон он хочет выбраться из окопа! – И Хряк опять начал стрелять. – Нет, промазал, – сказал он в досаде. – Но я ему не дам вылезти. Не хотел бы оказаться на его месте…
– Да успеешь ты эти насечки вырезать, – бормотал Алан. Он нехотя встал со своего скрипучего ложа, потянулся и побрел на кухню. Оттуда послышался грохот роняемой на пол посуды, и через несколько минут Алан переступил порог опостылевшей ему комнаты с большим ржавым ножом. Он подошел к Хряку и вялой рукой протянул ему это подобие холодного оружия.
– Где бинокль? – спросил Алан.
– Перед твоим носом, на подоконнике, – сказал Хряк, который переместил свою задницу с табуретки на пол и с необыкновенным усердием занялся резьбой по дереву. Алан подобрал бинокль и, приложив его к глазам, долго смотрел на лес Чито.
– Я вижу голову одного, – сказал Алан. – А где второй?
– Он на дне окопа лежит, как и третий, которого я только задел. Небось, завидует своим убитым товарищам.
– Он тоже в окопе?
– А где ему еще быть? Ты иногда такие странные вопросы задаешь… Какая жалость, что у меня только девять насечек. Мне нужен еще один надрез, чтоб округлить счет до десяти. Может, он все-таки сдох, а, Алан?
– А куда ты попал?
– Кажись, в живот…
– Ну тогда у него нет шансов выжить. Вырезай десятую…
– Ты думаешь?
– Уверен, если, конечно, на нем не было бронежилета.
– Бронежилету не выдержать калибр и мощь моей винтовки. Сколько тебя учить, осел…
– Да я сам научу тебя чему хочешь!.. Ну что, будем караулить твою жертву или пойдем купаться?
– Жалко оставлять его недобитым. Может, прокрадемся к нему и добьем?
– Ты же знаешь, что это невозможно. Трасса простреливается, и, если нам удастся перейти дорогу, мы подорвемся в лесу на минах.
– Ну ладно, ты меня уговорил, – сказал Хряк вставая. Он метнул нож в дверь, и тот, завизжав лезвием, отлетел от дерева, стукнулся о стену напротив и с треском залетел под диван. Алан смерил друга презрительным взглядом и сказал:
– Ты не умеешь метать нож? Хочешь, я покажу, как это делать?
– Нет, не надо, я знаю, что ты профи.
– Ну, тогда пошли на речку. Я тут мыло нашел – смоем с себя всю эту грязь.
Друзья, смеясь, ушли из заброшенного дома. Стены его хранили память о когда-то протекающей здесь беззаботной мирной жизни его бывших хозяев. Где они сейчас? Что с ними сталось в это страшное время и живы ли они вообще – один Бог знает. Комната, где когда-то звучал детский смех и счастливые голоса взрослых, теперь пропахла порохом. На полу вместе с запыленными детскими игрушками и множеством пожелтевших фотографий валялись стрелянные, еще не успевшие остыть, гильзы…
…Прошло не больше часа, и дом вздрогнул: опять эти двое. Прощай покой.
– Как же я раньше не подумал об этом, – сказал Хряк, падая на диван. – За трупами, конечно, придут, ты это правильно заметил. Не оставят же они их там гнить! Да и раненому нужна помощь, если он еще жив или, того хуже, смылся, – он сладко зевнул и вытянулся, затем свернулся калачиком и пробормотал блаженно: – Разбудишь меня, если что...
– Да пошел ты, – сказал Алан. – Хочешь спать, так спи, а когда за ними придут, я сделаю все как надо. Думаешь, ты один такой меткий?!
Теперь он сам сидел на табуретке у окна и сквозь оптический прицел винтовки смотрел на лес Чито и плохо замаскированный окоп. Вспомнил сгорбленного и высушенного годами старика Чито, опирающегося на свою палку. Он был похож на лешего, вырядившегося во френч и синие галифе. Беззубым ртом старик высасывал дым из мундштука и натравливал своих собак на непрошеных гостей, имевших неосторожность приблизиться к его жилищу на лесной опушке. Чито сгинул во времени, а дом его превратился в развалины. Вчера Хряк засек там одного с гранатометом, а потом, напевая, вырезал насечку на своем прикладе.
Алан зевнул и оглянулся на Хряка. Тот храпел. Нехорошо улыбнувшись, Алан направил ствол винтовки на друга. Спустить курок и разнести ему башку? «Кажется, я схожу с ума». Он вытер выступившую на лбу испарину и неожиданно нажал на спусковой крючок. Осечка. «Что это со мной? Убить своего лучшего друга?» Алан передернул затвор и… проснулся. Пот лил с него ручьями. Перед глазами стоял лес Чито, а за спиной мирно похрапывал Хряк. В последнее время Алану снились одни кошмары, и он глотал успокаивающие таблетки. Хряк смеялся над ним и говорил, что Гиви тоже начинал с этого, пока не сел на иглу. Интересно, куда он подевался?
В детстве Алан вместе со своим одноклассником и другом рыжим Гиви бегал под пахнущими хвоей соснами, стреляя из рогаток сорок. Иногда они забирались на кладбище, которое примыкало к лесу Чито, и смотрели на могильные плиты с портретами умерших. Гиви знал много историй о мертвецах.
– По ночам они встают из своих гробов и бродят по лесу в поисках окурков, – рассказывал Гиви напуганному Алану. – Как ты думаешь, почему они превращаются в скелеты? Потому что все время курят, хотя мой папа курит не меньше любого мертвеца. Скоро он сам будет как скелет, и тогда мне придется носить ему сигареты сюда. Я его жалею и, чтоб он меньше курил, иногда краду у него курево, – и Гиви доставал из кармана смятые папиросы. – Хочешь?
– Хочу, но не здесь, – говорил Алан, стуча зубами от страха. – Вдруг кому-то из них до смерти захочется курить, и он подойдет к нам. Брр, какая жуть.
– Успокойся, днем мертвецу ни за что не выбраться из могилы. Закон у них такой, поверь мне.
– Зачем дразнить их, когда можно спокойно покурить в лесу?
– Ладно, пошли, раз ты так боишься…
Позже, когда к ним присоединился Хряк, они втроем следили за парочкой, которая поднималась в лес, чтобы уединиться...
Алана неудержимо клонило ко сну. Он уже хотел уйти в другую комнату, чтоб прилечь там на деревянную кровать, как вдруг заметил, что из окопа высунулась чья-то рыжая голова. «Вот ты и попался», – подумал Алан и протер глаза. Человек между тем выбрался из окопа и, держась за живот, побрел к лесу.
– Не может быть, – пробормотал Алан, – это же Гиви.
Алан бросил винтовку и, вскочив с табурета, крикнул:
– Гиви, слышишь меня, это я, Алан! Блин, не слышит. Гиви! Хряк тоже тут, слышишь?!
Человек в камуфляже остановился и обернулся на зов.
– Алан, это ты?! – сдавленно крикнул он.
– Да, я! Кто ж еще!
– С кем ты так громко разговариваешь? – сказал проснувшийся Хряк.
– Да с Гиви – вон он стоит над окопом!
Хряк подскочил к окну.
– Точно, Рыжий, – сказал он радостно. – Вот так встреча. Эй, Гиви! Дуй сюда скорей, чтоб тебя, это я, Хряк!
– Да-да, иди к нам, ничего не бойся! Как спустишься, пойдем прямо в больницу! И Фатимку свою увидишь, она там медсестрой устроилась!
– Хорошо, иду! Только пусть кто-нибудь выйдет мне навстречу, а то я ослаб!
Гиви начал спускаться вниз по тропинке, и вскоре его рыжая голова исчезла в зарослях боярышника.
– Я побегу ему навстречу, – сказал Алан и шагнул к двери, но Хряк схватил его за плечо.
– Что мы наделали! Он же на минах подорвется!
– Гиви! Гиви! Стой на месте! – крикнул Алан в отчаянии. Он схватил винтовку, чтоб выстрелами напугать Гиви, когда в лесу раздался взрыв…
Два друга сидели на диване и молчали. Муха перелетала с одной опущенной головы на другую.
– Не надо нам было возвращаться, – сказал Хряк, вытирая слезы. – И тогда бы он ушел своей дорогой. Это все ты виноват: пойдем обратно, за ними придут – убьем и тех…
– Какой ты умный. А кто его подстрелил?
– Ты думаешь, я узнал Рыжего, но все-таки всадил в него пулю?! За кого ты меня принимаешь?
– Но я же узнал его!
– Да потому, что он был там один и ты присмотрелся к нему. А тогда их было трое, и они хотели улизнуть! Да и вообще, кто ты такой, чтобы я оправдывался перед тобой?!
Хряк вскочил с дивана и исчез, громко хлопнув дверью. Алан еще посидел немного, потом медленно встал и, забрав винтовку, побрел к выходу.
Дом снова опустел и, наверно, обрадовался наступившему покою. После того, что произошло, друзья вряд ли еще побеспокоят его толстые стены. Окно, из которого стрелял Хряк, все так же смотрело в лес на злополучный окоп... Спустя некоторое время из него вылез бородатый человек в буром камуфляже. Опираясь на автомат, бородач встал на ноги и, шатаясь, пошел в сторону леса...

Юго-осетинская газета «Республика»

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.