«Осетинский вопрос» – о разделении народа на северных и южных по прихоти вождей – хорошо отражает одновременно несколько сторон советской жизни: бесправное положение народа, чья численность по советским меркам не дотянула до права считаться равным среди других, сопротивление лучших представителей народа, сохранившего древнейший язык предков, политику насильственной ассимиляции, неизбежность духовной деформации одной части народа  и  высокую  ответственность другой.

 

Юго-Осетинская автономная область в составе Грузинской ССР была одним из многочисленных полигонов для проведения масштабных экспериментов над “человеческим материалом” в Советском Союзе. Советская власть воспринималась южными осетинами как спасение от истребления грузинскими войсками, огнем и мечом прошедшими по Южной Осетии в 1920-21 годах. Ориентация на большевиков, в основном, объяснялась стремлением оставаться частью единого народа, в составе одной страны – России. Вопреки всякой логике после установления советской власти в Грузии Южная Осетия в виде автономной области была включена в состав Грузинской ССР, а понятие “национальный вопрос” было исключено из лексикона. Началось строительство новой исторической общности под названием “советский народ”. И только в самом конце долгого процесса “строительства” было осознано, что многонациональность “из фактора слабости превратилась в фактор  силы  и  процветания”  большой  страны.  На  заре советской власти, как принято было обозначать тот период, были другие подходы к языку и культуре малочисленных народов.

До 1936 года в Осетии была письменность на основе латинского шрифта. Затем для северных осетин была введена кириллица, недостаточно адекватно соответствующая языку. А в Южной Осетии латинский шрифт был заменен грузинским, в котором полностью отсутствуют несколько звуков осетинского языка. Создалась ситуация, когда северные и южные осетины не имели общей письменности, что создавало проблемы не только для духовного, но и бытового общения. Ну а вскоре появилось постановление ЦК Компартии Грузии, по которому все осетинские школы на территории Грузинской ССР были закрыты и введено обучение на русском и грузинском языках. Такие действия в отношении осетинского народа отбросили его развитие на десятки лет назад. Многие учащиеся выпускных классов, не успевшие за год освоить грузинский язык, так и не получили аттестатов о среднем образовании, другие не имели шансов поступить в высшие учебные заведения, где нужно было сдавать экзамены на грузинском языке. Огромное количество преподавателей техникумов, училищ и пединститута, школьных учителей оказались не у дел. Возмущение населения ограничивалось бурными обсуждениями в студенческих аудиториях и домашнем кругу. Меньше старались проявлять эмоций в школьных учительских и преподавательских кругах – там меньше доверяли друг другу, и это понятно – ситуация позволила твердолобым предателям сводить счеты с теми, к кому давно питали неприязнь: достаточно было косвенного намека на чье-то недовольство, и судьба его была решена. Начались аресты, хотя организованного характера выступления против грузинского языка не носили. В этом месте принято приводить известный фрагмент из “Архипелага Гулаг”, обжигающий стыдом за соотечественников, хотя можно ли назвать осетинами людей, в своем раболепии проявивших столь позорное рвение: “Центр обязал чекистов Осетии арестовать и уничтожить 500 буржуазных националистов. Тут же из Осетии поступило заявление: 500 для нас мало – добавьте еще 250”. История свидетельствует, что эти 250, к счастью, так и не были добавлены, но спущенный из Центра первоначальный план чекисты выполнили полностью.

Это было время культурного геноцида. По свидетельству очевидцев, изменения коснулись всех сфер жизни, сменились даже вывески – к примеру, над входом в осетинский драматический театр имени Коста Хетагурова появилась надпись по-грузински: “шесавали“ – “гасавали” (“вход” – “выход”), одновременно директором был назначен грузин Лагидзе. В Ленингорском районе, где более 70% населения составляли осетины, районная газета стала выходить на грузинском языке. С 1951 года все делопроизводство в автономной области было переведено на грузинскую графику. Все эти события не могли проходить гладко, наиболее сознательные представители общественности, как могли, сопротивлялись насильственной ассимиляции, несмотря на то, что приходилось расплачиваться жестокими репрессиями и даже жизнью.

 

В ноябре 1949 года в Цхинвале четверо молодых ребят во главе с Владимиром Ванеевым создали подпольную патриотическую организацию “Растдзинад” (“Справедливость”). В группу помимо В. Ванеева также вошли Хазби Габуев, Лев Гассиев и Заур Джиоев. В условиях строжайшей конспирации 18-19-летние парни изучали историю Осетии, готовили подборки документов  по  положению  в Южной Осетии. Единственной формой предельно опасной деятельности группы было распространение листовок, которые переписывались от руки печатными буквами в большом количестве и расклеивались по ночам в городе.

По юношеской наивности подпольщики были уверены, что в Москве не знают о реальном положении дел в автономии и ждали приезда специальной комиссии, которая, по их мнению, должна была восстановить справедливость. Все беды осетинского народа, как им казалось, исходили от конкретных грузинских чиновников-националистов, которые имели какие-то личные мотивы ненавидеть осетин. Владимир Ванеев признался, что лишь после ареста и даже позже – в лагере – понял, какой огромной репрессивной машине они пытались сопротивляться:

– Это была антинародная политика в отношении осетин, исходившая от самых верхов – от Берия и Сталина, которого до сих пор обожают многие наши соотечественники, считая “выдающимся осетином” всех времен и народов. Но, как это ни парадоксально, именно к источнику всех наших проблем и были направлены наши усилия в расчете на какую-то высшую справедливость. Мы были уверены, что весть о листовках в Южной Осетии непременно доложат в Кремле, и мы собирались сразу же раскрыть наши имена, когда правда восторжествует. Но бесплодное ожидание не вызывало у нас подозрений, оно лишь наводило на мысль, что надо сильней стараться, больше работать. Авторы листовок обращались не столько к народу, призывая осетин сопротивляться, сколько к Москве, к высшему руководству с требованием навести порядок. Распространяли листовки в знаменательные дни, такие как ноябрьские праздники, день рождения Сталина и т.д. Расклеивали и сразу начинали ждать комиссии из Москвы.

Штаб организации находился в доме Хазби Габуева. Мать большей частью работала, чтобы прокормить детей, была правда еще младшая сестренка, но она была совсем маленькая, так что подпольщикам никто не мешал. В большом доме была свободная комната, где они и собирались, запирались, раскладывали какие-нибудь учебники и делали вид, что занимаются, хотя учились все в разных местах. Володя Ванеев, которому было 19 лет, учился в Школе рабочей молодежи. Он был лидером, но не давил на товарищей авторитетом, понимая, что каждый из них рискует жизнью, участвуя в работе подпольной группы. Единственным требованием ко всем было под страхом смерти держать все в строгой тайне, не доверять никому, и не пытаться привлекать новых людей в группу. Молодые конспираторы даже оговорили наказание за возможную измену – смерть предателю.  Но уже  через пару  месяцев на одно из собраний Хазби Габуев при вел нового человека. Это был Георгий Бекоев, их ровесник и давний знакомый. Подпольщики пришли в смятение. По виду Георгия можно было догадаться, что он уже давно в курсе всей работы группы. Хазби же всем видом показывал, что готов умереть, но за Георгия отвечает головой. Георгия приняли вопреки клятве и, по словам Ванеева, он оказался самым стойким членом организации, преданным и надежнейшим другом.

– Должен сказать, что желающие вступить в нашу организацию были, судя по отзывам на наши листовки, мы ведь подписывали их, и о “Растдзинаде” знали все. Но я с самого начала был против расширения организации: для осуществления тех целей, которые мы ставили перед собой, в большой организации не было необходимости, но была еще одна причина – это ответственность. Я сказал: “Рано или поздно нас арестуют, мы должны быть готовы к этому. Знайте, пять человек – это пять трагедий, а сто человек – это трагедия уже для народа”. Нас называли “осетинами-националистами” и это уже определяло кару за подобную ересь.

Итак, “Растдзинад” продолжал работу над двумя основными задачами: программой минимум было довести до Москвы правдивую информацию о положении в Южной Осетии. Программа максимум предполагала объединение Северной и Южной Осетии в составе РСФСР. Пятеро юных подпольщиков пытались справиться с задачей, которую лишь через 40 лет подхватит и поддержит уже весь осетинский народ – с развалом Советского Союза Южная Осетия вновь заявит о своем стремлении объединиться с северными братьями, и эта новая, уже общая борьба унесет тысячи человеческих жизней в результате вооруженной агрессии Грузии против мятежной бывшей автономии в 1989-2008 годах.

Молодежная организация, конечно, была уже под прицелом. Выследить подпольщиков в маленьком городе не составляло труда, но энкавэдэшники тянули с арестом, видимо, предполагая задержать как можно больше людей – лидеров, рядовых и сочувствующих. Ордер на арест Владимира Ванеева был выписан 10 мая 1951 года, но “пасли” его все лето. Однажды утром 13 августа Володя пошел, как обычно, в областную библиотеку. Он взял журналы и сел читать.

– В это время напротив сел незнакомый человек. Он посидел, полистал мои журналы и ушел. А я еще долго читал, даже забыв о незнакомце. Выйдя из библиотеки, я увидел его у входа – он явно поджидал меня, но я не хотел думать об этом, боясь признаться самому себе, что мне страшно. На углу возле дома Лади Бетеева, капитана МГБ, стояла машина. Он позвал меня.

– Ты, Ванеев? – спросил Лади.

– Странно, – говорю, – я же ваш сосед.

Он посадил меня в машину, где я обнаружил того “читателя” из библиотеки, он нацепил на меня свою шапку, чтобы меня не видели с улицы, и мы поехали в милицию. Перед зданием милиции стоял “черный ворон”, в который меня пересадили и повезли в Тбилиси. У автономной области не было права рассматривать дела по такому важному вопросу – национальному, их рассматривали в Тбилиси.  

Через некоторое время была задержана вся группа. Заур Джиоев к тому времени уже служил в армии в Бендерах на Западной Украине, там его и задержали. Лёву Гассиева взяли дома. Хазби Габуева задержали в г. Орджоникидзе (так назывался Владикавказ). А Георгия Бекоева, который был артистом театра, арестовали прямо во время выездного спектакля в селе Хетагурово.

– Теперь я даже знаю, кто доносил на нас. Но какое это имеет значение, его жизнь не была счастливой даже по сравнению с нашими лагерными муками. Оказалось, что дело наше к моменту ареста было раскрыто полностью. Незадолго до нас арестовали несколько других молодых осетин – Сашу Бекоева – брата Георгия, Катю Джиоеву и Володю Тедеева. Их очень сильно били, пытаясь выйти на членов нашей организации, видимо не верили, что нас всего пятеро. Сашу били, подвесив за ногу. Все они были осуждены и отправлены в лагеря. Катя заболела туберкулезом и вскоре умерла.

Следователем по нашему делу был некто Джапаридзе. Я потребовал, чтобы к расследованию привлекли осетин, но однажды Джапаридзе принес на допрос какое-то письмо и, ухмыляясь, положил его передо мной. Это было письмо председателя Союза писателей Южной Осетии прокурору Грузии Микадзе (его, как и министра МГБ Рухадзе, расстреляли после смерти Сталина), в котором говорилось, что за последнее время в Южной Осетии участились националистические выступления среди осетинской молодежи. Некоторые из них привлечены к уголовной ответственности. “Мы требуем для них самого сурового наказания”, – призывал этот писатель, я даже не хочу называть его фамилию.

– Ну что, будешь просить осетина? – спросил Джапаридзе.

Я решил полагаться только на самого себя и отказался даже от адвоката. Отказ от государственного защитника позволил добавить к моему обвинению фразу “непримиримый противник советской власти”, в результате вместо предполагаемых 15 лет мне грозили все 25.

Накануне суда в камеру к Ванееву вошла молодая женщина и сказала, что можно помочь всей организации, если он подпишет текст, в котором говорилось о глубоком раскаянии в совершенной по молодости ошибке. “Если подпишете, Вы получите не более пяти лет, а товарищи не более года. В противном случае Вас осудят на 25 лет”. Подписать бумагу Ванеев отказался.

Судебный процесс закончился быстро. В обвинении было сказано, что группа готовила вооруженное восстание против советской власти. Пять мальчишек. Когда дежурный старший лейтенант стал читать обвинительное заключение, он захохотал в том месте, где было про вооруженное восстание, смотрел на осужденных и смеялся до слез. Володя потом еще долго думал, зачем им это нужно было. Видимо, работа группы не тянула на статью по национальному вопросу, ведь они ничего против власти не имели, просто просили вернуть родной язык, а этого было мало для осуждения по 58 статье.

Георгию дали 8 лет, Хазби, Зауру и Леве – по 10, а Владимир получил “свои” 25 лет и был отправлен в самый суровый концентрационный лагерь на крайний север – в Воркуту. С этого момента у него больше не было имени. Был только лагерный номер: 1Ш–191. Люди-номера отнеслись к нему равнодушно. Подошел только один – Иосиф Ильич Шелест и спросил:

– Сколько тебе лет, сынок?

– Двадцать один, – ответил новенький.

– Ты мне на смену, – сказал он и заплакал. Он находился в лагере с 1930 года.

Писать домой не разрешалось в течение первого года. Через полгода Володя попытался было отправить письмо матери, но письмо, конечно, изъяли, а его самого посадили в карцер на 5 суток.

– У человека обязательно должна быть какая-нибудь специальность. Таким было легко в лагере – сапожникам, монтерам, строителям. Они работали внутри лагеря, а другие в шахте или на строительных работах в городе, даже когда морозы доходили до 60 градусов. Меня сразу отправили в шахту. Я понял, что погибну там, учитывая мой срок, и отказался наотрез, хотя в шахте было теплей, чем на улице. Отказ от работы был равносилен самоубийству – за это расстреливали. Но меня спасло то, что я был готов работать, где угодно, только не в шахте.

Через некоторое время один из заключенных сказал мне:

– Тебе повезло, тебе нашли блатную работу.

– Что это за работа? – спросил я.

– Похоронная бригада, – сказал он.

Каждый день в лагере умирало 20-30 человек. Кормили, в общем-то, сносно, но те, кто посильней, отбирали хлеб у стариков и больных, которые не могли постоять за себя. Голодные зеки копались в мусорных свалках, находили рыбьи головы, другие отходы и ели это, к тому же, питьевая вода была болотистой, поэтому в лагере свирепствовала дизентерия.

Похоронная бригада собирала умерших, снимала с них одежду, которую лагерные власти могли передавать другим заключенным, вывозила их за территорию лагеря и с вахты передавала другой бригаде, нас не выпускали за пределы лагеря. Ну, хоть и страшная работа, но это было легче, чем долбить котлован на 60-градусном морозе. Пока однажды я не убедился, что легче все же в котловане. Мы собрали трупы, привезли их на телеге к вахте, и в этот момент я решил подсмотреть, куда их вывозят, и что там вообще за воротами. И я увидел, что покойников перекладывают на другую телегу, предварительно сильно ударив каждого из них кувалдой по голове. Я пришел в ужас, я не мог понять, зачем это делают. Потом мне объяснили, что это – на всякий случай – а вдруг они притворяются трупами. Это было слишком неожиданно для моей психики, мне было чуть больше 20 лет, я впал в депрессию, и потом решился заявить об отказе. Бригадиром в похоронной команде был ректор Саратовского института Нудельман, профессор, он сказал, что я погибну в шахте, но я все же отказался. Мое место сразу же занял другой. 

После смерти Сталина дела заключенных стали пересматриваться. В январе 1954 года Владимир Ванеев написал жалобу в ЦК партии. Он и раньше писал, но обычно через 10 дней ему отвечали, что решение суда верное. А в этот раз ответа не было больше месяца, и он понял, что дело рассматривается. ЦК КПСС переслал дело Генеральному прокурору, по протесту которого Верховный Суд СССР реабилитировал всю группу полностью. Через три года после осуждения не вернулся лишь Хазби. Во время бунта заключенных в лагере под Норильском при странных обстоятельствах погиб известный провокатор, с которым нередко выяснял отношения Хазби. Вину списали на неуемного осетина и приговорили его к расстрелу. После, правда, заменили приговор на 25 лет и уже потом по протесту Прокурора срок ему снизили до 10 лет, которые он отсидел полностью («Республика» № 11-12).

– Когда я вернусь, постоянно думал, как в песне Галича – о, когда я вернусь… К сожалению, можно сказать, что самое ужасное началось, когда мы вернулись после реабилитации. Нас не ждали. Местные власти издевались над нами, ненависть была страшная. Меня не хотели восстанавливать в ВУЗ, хоть я и закончил первый курс на “отлично”. Ректор сказал мне: “Можно подумать, ты за Родину кровь проливал”! Поступить заочно я тоже не мог, ведь в таком случае надо было работать, но мне нигде не давали работы. Когда я все же закончил пединститут на “отлично”, я год был без работы. Потом поехал в отдаленное село Бендер преподавать в младших классах. Я понимаю, за что нас ненавидели: они лизали пятки республиканским властям, когда мы, мальчишки, боролись с ними. Мы мешали их авторитету своим присутствием. Было обидно, что это осетины, причем те, кто называл себя интеллигенцией.

Старое доброе имя “Растдзинада” сослужило службу вернувшимся подпольщикам еще раз. Хоть осетинский язык и вернули Осетии, ситуация складывалась так, что Южная Осетия оставалась в Грузии национальной окраиной, дискриминация по национальному признаку продолжалась, и необходимость объединения была очевидна. К тому же нужно было спешить успеть с этим вопросом при Хрущеве, чье появление позволяло надеяться на положительный исход дела. В 1960 году члены организации написали письмо Н.Хрущеву с просьбой рассмотреть вопрос о воссоединении Осетии – так организация пыталась перейти ко второму пункту своей программы. Георгий Бекоев учился в Москве в Театральном институте, и он лично отдал письмо помощнику Хрущева. Как ни странно, к письму отнеслись благосклонно. Это было и не письмо, а целая петиция на 30 страницах от имени организации. Хрущев вызвал в Москву Кабалоева, 1-го секретаря Североосетинского Обкома и Козаева, 1-го секретаря Югоосетинского обкома. Они доложили Генеральному, что живут с грузинами очень хорошо, и объединяться осетинам незачем. Более того, они предложили привлечь Ванеева к… уголовной ответственности.

Жить снова стало опасно. Он отнес все свои бумаги в лес и закопал их там, потом, спустя время, еще искал, но они пропали. После войны с Грузией 1991–92 годов Ванеев 10 лет пытался издать свою книгу о тех 500 репрессированных в Южной Осетии. Трехтомное уголовное дело организации “Растдзинад” было рассекречено в конце 1980-х, но осталось в Грузии. Звиад Гамсахурдиа, возглавивший националистическое движение в Грузии, отказался выдать дело юго-осетинскому НИИ. Документы по “Растдзинаду”, как и весь остальной материал для книги пришлось собирать самостоятельно. В конце 2005 года книга В.Ванеева “Люди, помните о нас” была издана в Цхинвале. Стоит сказать, что к изданию книги приложила руку и наша редакция – набор текста, правка и обработка фотоматериала были осуществлены в компьютерном центре газеты «Республика».

Что же касается членов организации «Растдзинад», то она заметно поредела. Жизнь забирает свое. Льва Гассиева и Заура Джиоева уже нет. В минувшем месяце покинули нас истинные патриоты своей Родины Хазби Габуев и Георгий Бекоев. Из легендарной пятерки остался только Владимир Ванеев, бывший узник 1Ш–191.

Члены молодежно-патриотической организации «Растдзинад» после возвращения из заключения. 1954 год. Слева-направо Георгий Бекоев, Заур Джиоев, Владимир Ванеев и Лев Гассиев. На фото нет пятого члена организации – Хазби Габуева. Он вернется на родину многим позже.

 

Рубрика «Листая старую тетрадь»

Инга Кочиева

Юго-осетинская газета «Республика»